Яков Есепкин

Парии в городе

Уж на роду или на лбу
Написано такое было,
Но скорую его судьбу
Здесь надвое переломило.

Кармином свеч обагрено
Преображение былого.
Быть может, смерть и есть одно
Каллиграфическое слово.

Все плотно замели снега,
Погибельно блестя в порталах,
Ступала здесь ее нога,
Коль свята жизнь и в листьях палых.

Теперь, когда восход уныл
И вьюги сквозь сердца змеятся,
Доколе хватит слабых сил — Теням их навсегда прощаться.

А как Цирцеи уследить
К чертогам алчное стремленье,
Ей слух и может усладить
Глухих невинников томленье.

Цетрары мятные лежат
Высоко, святый Вседержитель,
Светила вечные дрожат
И узок вход в Твою обитель.

Почто винтовье чернь взяла,
Рекут изгоем корсиканца,
Елены тайность не спасла
Всеимператорского глянца.

Ах, рая нет, чудесный сон
Монашки злые навевают,
Где храм их, где и Геликон,
Дымы акропли закрывают.

Смотри, Алипий, как темно
Льет Феофан цвета благие,
Еще гудит веретено
И тени блещут дорогие.

Безумцы розовые чтят
Суровый мраморник столетий,
Сим разве ироды простят
Флеор мечтаний на день третий.

Под красным золотом небес,
Векам грозящих звездным часом.
Пылает Циминийский лес
За геральдическим каркасом.

Ночь золотят материки
На безвоздушном перепаде,
Лишь смерть развяжет языки
Им в черном стоугольном граде.

Яков Есепкин

Созерцание

Пред собранием вод

Сельский полдень разверзся над нами
И дрожащий набросил атлас,
За колхозными пряча стогами
Золотой белогрудый запас.

Зыбким блеском текучего зноя
Привечают купальщиц брега,
Ныне юные Дафнис и Хлоя
Прибежали на эти луга.

Денно голые жизни утюжит
Диск горящий, несясь от зимы,
И пространство келейное рушит,
Храм простора, где губимся мы.

Что безрукие плачут невесты,
Им еще ветхий август белить,
Вить розарьем незвездные кресты,
Сумрак Божий очами палить.

Яко вышли смертельные сроки
И мелки невода рыбарей,
Пусть галдят болобаки-сороки
Над хоромами славских царей.

Андеграунд нас вывел в подземку,
Мало Коре гранатовых вин,
Подплетем к терниям хризантемку,
Смерть раскрасим во честь именин.

Именитства всеземные наши
Вечно были в миру веселы,
Пеньтесь деесно, горькие чаши,
Птах каверные ждут ангелы.

Август, август, сей морный розарий
Только ангелам падшим знаком,
От барочных сооперных арий
Князь не может вильнуть языком.

Днесь кровавые ищут графини
Молодых златогорлых певцов,
И высоки тристийские сини,
А не выше алмазных венцов.

Речи нет, а каждят наши гаты,
Венценосным свеченье дарят,
Одевают пустые фрегаты
Цветью роз и скитальцев мирят.

От предчувствия гибели скорой
Не избавиться им никогда,
Столь торжественна высь, пред которой
На глазах тяжелеет вода.

Позлаченые смертью ромашки,
Колокольчики в черной стерне
Как хоругви античные тяжки
И умрут на полдневном огне.

Яков Есепкин

Стансы

Снова листья бурые под снегом
Будто заметались в полусне,
Вспыхнул над мерцающим ковчегом
Лунный огнь в пурпурной вышине.

Значит, все еще владеет нами
И в миры иные не ушло
Вставшее над снежными холмами
Осени прощальное тепло.

Хватит ли его для оглашенных,
Время колокольчиков темно,
Литий по церковным совершенных
Слышать фарисеям не дано.

Вижди, как хромающий Мазепа
С Карлом венценосным говорит,
Петр внимает речи их из склепа,
Гетмана и служек не корит.

Много божевольных в мире, каста
Нощная, миражи серебря,
Пирствует, слепая Иокаста
Балует зефирами псаря.

Мертвые помазанники черни
Новые урочества дают,
Редкие волошковые терни
Багрием свивая, предают.

Пуст, Гораций, мраморник эпохи,
Некому воздвигнуть монумент,
Нищенские даровали крохи
Челядям за царский диамент.

Явлен аще столп нерукотворный,
То мемориалии печать,
Нет царям почета, гладоморный
Рок их, тщетно к ангелам кричать.

Нам еще судить ли сех доверят,
Что искать сочувствия толпы,
Вервию притроновою мерят
Век александрийские столпы.

Смерть есть сон, мерцают в тусклой глине
Млечные волнистые зубцы,
И горят у мертвых на помине
Звезды тверди, вечные пловцы.

Замков и костелов небоскаты
В темной ряби, и уже простор
Истончен луной, его агаты,
Заостряясь, ранят милый взор.

Через миг один придавят вербы,
Пруд и церковь черные катки.
И на световом тогда ущербе
В бездну глянут наши маяки.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста семьдесят третий опус

Грасс не вспомнит, Версаль не почтит,
Хрисеида в алмазах нелепа,
Эльф ли темный за нами летит,
Ангел бездны со адского склепа.

Но легки огневые шелка,
Всё лиются бордосские вина,
И валькирий юдоль высока,
Станет дщерям хмельным кринолина.

Лишь картонные эти пиры
Фьезоланские нимфы оставят,
Лак стечет с золотой мишуры,
Аще Иды во хвое лукавят.

Четыреста семьдесят четвертый опус

Всех и выбили нощных певцов,
Сумасшедшие Музы рыдают,
Ангелочки без тонких венцов
Царств Парфянских шелка соглядают.

Хорошо днесь каменам пустым
Бранденбургской ореховой рощи
Бить червницы и теням витым
Слать атрамент во сень Людогощи.

Веселитесь, Цилии, одно,
Те демоны влеклись не за вами,
Серебристое пейте ж вино,
Украшенное мертвыми львами.

Четыреста семьдесят пятый опус

Подвенечные платья кроты
Сотаили для моли в комодах,
Цахес зол, а пурпурные рты
Шелкопрядов толкуют о модах.

Се камелии, нежат они
Дам бальзаковских лет и служанок,
Тайно Эстер манили огни
К юной Кэри от вей парижанок.

Источись, вековая тоска,
Нас оплакали суе теноры,
Падшей оперы столь высока
И лиются под ней фа миноры.
.
Четыреста семьдесят шестой опус

Тайной вечери бледных детей
Берегут фарисеи теченье,
Вьются локоны близу ногтей,
Свечки смерти вершат обрученье.

Орлеанскую деву любить
Розокудрым вольготно амурам,
Разве детки венечных убить
И могли насмех угличским курам.

Бьют начиние, трюфли едят,
Пьют не чокаясь фата-морганы,
И кровавые тени следят
В царских операх Юзы и Ханы.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста шестьдесят девятый опус

Где путрамент златой, Аполлон,
Мы ль не вспели чертоги Эдема,
Время тлесть, аще точат салон
Фреи твой и венок – диодема.

Шлейфы Цин в сукровице рябой,
Всё икают оне и постятся,
Се вино или кровь, голубой
Цвет пиют и, зевая, вертятся.

Кто юродив, еще именит,
Мглу незвездных ли вынесет камор,
Виждь хотя, как с бескровных ланит
Наших глина крошится и мрамор.

Четыреста семидесятый опус

Полон стол или пуст, веселей
Нет пиров антикварных, Вергилий,
Ад есть мгла, освещайся, келей,
Несть и Адам протравленных лилий.

Разве ядом еще удивить
Фей некудрых, елико очнутся,
Будут золото червное вить
По венцам, кисеей обернутся.

Наши вишни склевали давно,
Гипс вишневый чела сокрывает,
Хоть лиется златое вино
Пусть во мглу, яко вечность бывает.

Четыреста семьдесят первый опус

Капителей ночной алавастр
Шелки ветхие нимф упьяняют,
Анфиладами вспоенных астр
Тени девичьи ль сны осеняют.

Над Петрополем ростры темны
И тисненья созвездные тлятся,
Виноградов каких взнесены
Грозди к сводам, чьи арки белятся.

Померанцы, Овидий, следи,
Их небесные выжгут кармины,
И прельются из палой тверди
На чела танцовщиц бальзамины.

Четыреста семьдесят второй опус

Изольется бескровный псалом,
Возрыдают о мертвых эльфиры,
И тогда над вечерним столом
Тускло вспыхнут свечные гравиры.

Ах, притроновый славен удел,
Только славы, Господь, мы не ждали,
Раев цитрии кто соглядел,
Свеч не имет, где с кровью рыдали.

Убран, Господе, стол и всепуст,
Ищут дочери нас юродные,
И серебро точится из уст
На свечельницы те ледяные.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста тридцать первый опус

Фавны оперы нас охранят,
Веселяся, витийствуйте, хоры,
Сводность ангели тусклые мнят,
Режут цоколь мелки Терпсихоры.

Белый царь ли, мышиный король,
Всё б тиранить сиим винограды,
Темных свечек заждался Тироль,
Негой полны Моравии сады.

И куда ж вы несетесь, куда,
Италийские ангели требы,
Нас одела иная Звезда
Во гниющие мраморы Гебы.

Четыреста тридцать второй опус

Раскрошили юродские тьмы
Гребни желтые наших полотен,
А и золото сим для Чумы,
С кистью Брейгель, Ероним бесплотен.

Кто успенный еще, алавастр
Виждь и в нем отражайся, каддиши
Нам ли чаять во цветнике астр,
Львы умерли и здравствуют мыши.

Сколь начнут адострастно гореть
За Эдемом белые цесарки,
Мы явимся — камен отереть
И сотлить перстной желтию арки.
Четыреста сорок четвертый опус

Тисов твердые хлебы черствей,
Мак осыпем на мрамор сугатный,
Где и тлеет безсмертие, вей
Наших сводность жжет сумрак палатный.

Шелк се, Флория, что ж тосковать,
Лишь по смерти дарят агоние
Из партера бутоны, взрывать
Сех ли негу шелковой Рание.

В Александровском саде чрез тьмы,
Всекадящие сводные тени
К вялым розам тянулися мы — Днесь горят их путраментом сени.

Четыреста сорок пятый опус

С Ментой в мгле золотой предстоим,
Лишь для цвета она и годится,
Алым саваном Плутос таим,
Гея тленною мятой гордится.

Крысы выбегут хлебы терзать,
Маки фивские чернию веять,
Во столовых ли нощь осязать,
Ханаан ли хлебами воссеять.

Сем путраментом свечки тиснят
В изголовьях царевен синильных,
Яко гипсы кровавые мнят
Всешелковость их лон ювенильных.

Яков Есепкин

Лорелее

1

Пока еще земная длится мука,
В седой воде горит реальный свод,
У жизни есть надмирная порука,
Которую ничто не разорвет.

И к вьющемуся золоту простора
Сквозь требник черноблочной пустоты
Сгоняет неизбежность приговора
Последние тяжелые мечты.

Накат небес, загробный жест Цирцеи
И черный снег, поставленный сгорать
Меж бездн столпом, — чем ближе, тем страшнее
Держаться за пяту и умирать.

ΙΙ

Днесь трагик перед взором Мельпомены
Робеет, и клянут материки
Не видевшие огнеликой сцены
Чердачники, парчовые сверчки,

Да на подмостках спят ученики
Пред серебристым взором Мельпомены;
Днесь листья попадаются в силки
Кустов, а жизнь рождается из пены

И к телу приколачивает явь,
И в опере поют басами черти,
И ты в душе оплаканной оставь
Все, должно тлеть чему и после смерти.

III

Оставь, как оставляют навсегда
В миру по смерти красной упованья,
Теперь сочится мертвая вода
Меж губ и ложно молвить дарованья

Огонь и святость боле не велят,
Пусть лгут еще певцы и словотворцы,
Им славу падших ангелов сулят,
А мы, Фауст, преложим разговорцы

Пустые, хватит этого добра
В изоческих юдолях, за надежды
Оставленные дарствовать пора
Черемников, ссеребренные вежды

Потупим и зерцальницы в желти
Свечной преидем благо, адской флоры
Церковные боятся, но прости
Сим юношам и старцам, Терпсихоры

Иль Талии не знавшим, им одно
Сияло богоданное светило,
А мы и четверговое вино
Пили, и благоденствовали, мило

Нам это вспоминание, церковь
За утварями свет подлунный прячет
От регентов своих, лазурью кровь
По требе не становится здесь, плачет

О юноше Иуде весело
Божественная Низа, льются вина
В огнях превоплощенные, зело
Балы, балы гремят, нам середина

Земной и бренной жизни тех огней
Свеченницы явила, в изголовье
Оне стояли морно средь теней
Юродствующих висельников, совье

Полунощное уханье прияв
За вечности символ, мы о порфирах
Зерцала перешли, убогий нрав
Главенствует в аду, на мглы гравирах

Теснятся огнетечия химер,
Альковные блудницы воздыхают
О царственных томлениях, манер
Искать ли здесь приличных, полыхают

Басмовых свеч завитые круги,
Чурные ворогини зло колдуют
Над гущею кофейной, сим враги
Духовные, в окарины и дуют,

Иосифу сколь верить, без числа
Кружащиеся нимфы, хороводниц
Вниманием балуют ангела,
Упавшие с небес высоких, сводниц

Вокруг точатся мрачные чреды,
Кого для панн сиреневых отыщут
Оне теперь, нетеневой среды
Тяжелые смуроды, лихо свищут

Разбойные соловки тут и там,
О Шервуде забудь попутно, рядом
Пеют унывно ведемы, к хвостам
Русалок льнутся черти, неким ядом,

Живым пока неведомым, оне
Их поят и лукавые скоринки
Отсвечные в глазницах прячут, вне
Кругов огнистых гои вечеринки,

Померкнувшие фавны говорят
На странном языке, мертвой латыни
Сродни он, божевольные горят
Порфировые донны, герцогини

С кровавыми перстами веретен
Барочные кружевницы на прочность
Испытывают адскую, взметен
К замковым сводам пламень, краткосрочность

Горения желтушного ясна
Гостям, текут хламидовые балы
Фривольно, ядоносного вина
Хватает рогоимным, а подвалы

Еще хранят бургундские сорта,
Клико с амонтильядо, совиньоны
Кремлевские, арома разлита
Вкруг свечниц золотящихся, шеньоны

Лежат мелированные внутри
Столешниц парфюмерных, примеряют
Урочно их чермы и упыри,
Личин замысловатость поверяют

Гармонией чурной, еще таким
Бывает редкий случай к верхотуре
Земной явиться с миссией, каким
Их огнем тлить, в перманентном гламуре

Блистают дивно, Фауст, отличи
Цесарок адских, те ж творят деянья
Расчетливо, каморные ключи
Гниют внизу, а шелки одеянья

Запудривают бедные мозги
Певцов, глядят на броши золотые
И верно покупаются, ни зги
В балах не видно, где теперь святые,

Где требницы высокие, горят
Одних черемных свечек средоточья,
И чем царевны мертвых укорят
Мужей иль женихов еще, височья

Давно их в терни, серебром персты
Порфировым и цинками увиты,
Певцам бывает мало высоты,
Но присно достает бесовской свиты

Внимания и милости, от мук
Сих баловней камен легко избавить,
Реакция быстра на каждый звук
Небесный, всуе черемам картавить

Негоже, им дается за пример
Хотя б и твой сюжетик, друг полночный,
А дале тишина, узнай химер
Меж пигалиц рождественских, урочный

Для каждого готовится пролог
Иль в требе мировой, иль с небесами
Равенствующий, юности за слог
Платить грешно, а святость голосами

Барочных опер высится туда,
Где быть и должно ей, но те пифии
Свергают времена и города,
Их узришь, в бесноватой дистрофии

Никак не различить оскал тигриц,
К прыжку вобравших когти, злобногласных
Пантер черногорящих, дьяволиц
Холодных, с адским замыслом согласных,

Одну я мог узнать пред Рождеством,
Сквозь хвои мишуру она глядела
Из матового зеркала, с волхвом
О чем-то говорила или пела

По-своему, хрустальные шары,
Сурьмой и златом вдоль перевитые,
Тисненые глазурью, до поры
Взирая, мигом очницы пустые

Засим в меня вперила, жалость к ней
Мне, друг мой, жизни стоила, однако
Печаль не будем длить, еще огней
Заздравных ждут нас течива, Лорнако,

Итурея, Тоскана ль, Коктебель,
Немало дивных местностей, где спрячут
Нас мертвые камены, эту бель
Височную легко узнать, восплачут

Утопленные ангелы, тогда
Явимся во серебре и порфирах,
Нам в юности безумная Звезда
Сияла, на амурах и зефирах

Давно кресты прочатся, таковы
Законы жизни, планов устроенье
Влечет демонов, истинно правы
Не знавшие бессмертия, троенье

Свечное и патиновых зерцал
Червницы зрим, Фауст, нас флорентийский
Ждет красный пир, еще не премерцал
Взор ангела Микеля, пусть витийский

Горчит отравой бальною язык,
Цыганские бароны бьют куферы
Серебряные эти, но музык
Боятся фьезоланские химеры

И дервиши Себастии, певцы
Лигурии и сирины Тосканы,
Елику наши бойные венцы
Сиим не по размерам, возалканы

Одне мы, аще много в червной тьме
Злоизбранных, стооких и безречных,
По нашей всепорфировой сурьме
Лишь смертников узнают неупречных.

Яков Есепкин

Дубль

Исчезновение

Возлил он кровь свою в закат,
Но уцелело отраженье.
В зеркальном холле автомат
Теней дублирует движенье.

А в небесах горящий крест
Все тяжелее нависает,
И чаши млечные Гефест
Огнем холодным обжигает.

О, ледяное пламя дней,
Неспешное теченье Леты!
Чем бездны ближе, тем ясней
В них блещут наши силуэты.

И кровью срам не искупить,
С млынами весело сражаться,
Кому из вод летейских пить –
Кому в их нетях отражаться.

Гиады плачут об иных
Единородных младших братьях,
И угли шпилей именных
Кроят узор в их черных платьях.

Не все ль равно, зачем ушли
Мы некогда во мрак смертельный,
Когда любить еще могли
Хотя б за сребреник поддельный.

Неважно, смертью смерть поправ,
Пропавшим не дано вернуться,
Возможно разве с переправ
Загробных молча оглянуться.

Пирамидальные кусты
Плывут в астрале отраженном,
И снег-сырец из темноты
Кропит парадники озоном.

Запомни, Райанон, снега,
Изнанку черную и зимы.
Их равнодушны жемчуга,
А мы тоскою уязвимы.

Любить декабрьский мрамор здесь
Вольно под бременем упадка.
Свою бессолнечную смесь
Всяк выпьет залпом до осадка.

Кипит и пенится она
Слезою яда золотого,
Но кубки допиты до дна
И на устах кровавых — Слово.

Ты дождалась прощальных ласк,
Сквозь огневой вертеп к «Савою»
Прорвался не звонок, а лязг
Чувств, оголенных теплотою.

Яков Есепкин

Тупик

Золотое черногладье

Ростральных колонн, как у Биржи,
Здесь нет и порталы не те,
Что к золоту горнему ближе,
Чем к вежд роковой широте.

Сторонне горит Мариинка,
Плывет Исаакий в огне
Холодном, Большая Ордынка
В готическом рдится окне.

И кто из него Крысолова
Окликнет, кто ангельский хор
Узорчатым тлением Слова
Ожжет, яко бледный фарфор.

Цезурные невские волны
Испариной мертвой взялись,
Альковницы рейнские челны
Топят, сами все извелись.

Ищи гордеца-богомола
В лазури убойной, под ним
Пылает райская фиола,
Ероним сейчас не храним.

А невские злые граниты
Иных фиолетов бегут,
Вздыхают легко меццониты,
Орфеев и львов стерегут.

Лишь только уста открывали
Певцы, от румынских графинь
Парчи их немые скрывали,
Как письма династии Минь.

Винтовие челяди адской
Свинцами витыми грозит,
Се кадиши аднице блядской
Веселье несут и транзит.

Декором серпы повилики
Мерцают на пенной листве,
Когда полумертвые блики
В кровавой плывут мураве.

Углы и квадраты строений;
Из мраморной глуби двора
В смарагдовый обруч растений
Дохнуло, и стало «вчера».

Но формы хранили былые
Предметы, и суть не могла
Растечься, разлиться в иные,
Бежавшие тленья тела.

Абсурдные стены и ныне
Стоят в блеске вечных лучей.
Из каменной этой пустыни
Исхода нам нет, Моисей.

Яков Есепкин

Христиании

А и бойным, Господь, пожалеют венков,
И успение наше — тщета,
Свято мы берегли во миру ангелков
И пурпурные чтили цвета.

Нет сейчас прекровавой слезы, ничего,
Перевьемся раскрасной тесьмой,
Хоть воскреснем и Сына узрим Твоего,
Аще каждый богат лишь сумой.

И когда всех не сможет юдоль удержать,
Звезды выльют на персть диамент,
Мы приидем к Тебе — небеса обряжать
В срывки чермных сукровичных лент.

***

В потир церковное вино
Возлей и помяни
Мечты, погибшие давно,
И проклятые дни.

Кровь запеклась в цветки на нем.
И обагрив края,
Теперь устами не сотрем
Вовеки мы ея.

Кадится третий Рим, но пуст
Мраморник тусклых лет,
Камен разбитых красных уст
Взыскует мглы стилет.

Зачем хоромные гудят,
О требницах снуют,
В трапезных шелковых ядят
И мел нектаров пьют.

Проткнет имперская игла
Гортани, воздыхать
Начнут о прошлом тени зла
И в зеркалах порхать.

Иной сосуд слезами дев
Наполнен до краев.
Персты к Элизиуму вздев,
Мы вспомним гром боев.

Зане сомкнулись на века
Круги летейских вод,
Лучом посмертная строка
Благословит уход.

Ты ненавидела любя,
Библейское число
Огнем и прокляло тебя,
Насквозь, как тень, прожгло.

Приидут за ответом к нам
Святые и тогда
Потир притянет к черным снам
Остудная звезда.

Где ангельский загробный плач
Свергает блеск порфир,
Разорной кровию палач
Позолотит потир.

Не серафимы к нам во сны
Слетятся, серебром
Горя, — поля чужой страны
Усеет вороньем.

Как светоч адской темноты,
Звезда Полынь зажглась,
Где по небу летела ты,
Пока не сорвалась.

***

О, как хотела ты помочь
Цветам в осенней мгле,
Но смерть не вправе превозмочь
И вечность на земле.

Твою заветную мечту
Сожгут, лишь пилигрим,
Зерцало поднеся ко рту,
Склонится — Боже с ним.

Нас к черным звездам по ночам
Всегда влекли пути,
За бритвы, к золотым очам
Скользящие, прости.